Ruconomics
Экономика как наука
Изначально опубликовано в журнале «Что нового в науке и технике» от 3-го марта 2009.
Как и всякий лауреат, после объявления о присуждении ему Нобелевской премии Джеймс Тобин стал объектом пристального внимания журналистов со всего мира. Им не терпелось узнать у профессора Йельского университета, в чем заключался его вклад в экономику. Окруженный со всех сторон, Тобин — один из величайших экономистов двадцатого века — пустился в пространное изложение своей теории диверсификации инвестиционного портфеля, но быстро был прерван одним из репортеров, жалобно попросившим профессора перевести это на человече ский язык. Незамедлительно последовавший ответ настолько по нравился прессе, что на следующий день сразу несколько газет вышли под заголовком «Экономист получил Нобелевскую премию за совет не класть все яйца в одну корзину».
Эта история хорошо отражает отношение внешнего мира к современной экономической теории. Идеи экономистов кажутся либо безнадежно оторванными от реальности, либо настолько очевидными, что их и идеями-то назвать сложно. При этом по всем формальным признакам положение экономики как никогда прочно. Два с половиной века назад университету в Глазго хватало одного Адама Смита, который и экономистом-то не назывался, чтобы приковывать внимание всего мира (на его лекции ездили и из России), а сегодня факультет экономики там насчитывает 28 человек одних лекторов, но при этом находится на периферии мирового экономиче ского процесса. Руководители многих корпораций и даже государств внимательно слушают людей с докторскими степенями по экономике, полагая, что накопленные в этой области знания принесут им осязаемую выгоду: увеличение прибыли в первом случае и улучшение каче ства принимаемых законов во втором.
До почивания на лаврах, впрочем, еще далеко. Охвативший весь мир кризис поставил под удар не только репутацию отдельных теоретиков и практиков, но и состоятельность экономики как науки. Как раз когда экономисты нужны больше всего, оказывается, что все они дают разные советы, что эти советы, как кажется, часто зависят от политических взглядов, но главное, что нет никакого объективного критерия выбора между зачастую прямо противоположными рекомендациями. Рождается масса не слишком приятных вопросов. Прибавляет ли знание экономической теории хоть что-нибудь к нашему пониманию мира вокруг? Может ли быть так, что несколько веков исследований с участием далеко не последних умов не привели ни к какому прогрессу, и если так, то стоит ли надеяться на него в будущем? В последние годы каждый экономист мнит себя ученым, но можно ли считать то, чем они занимаются, наукой в истинном смысле этого слова?
Наверное, прежде всего стоит разобраться с местом экономики в системе разнообразных наук. Набравшая обороты во второй половине прошлого столетия математизация экономики привела к тому, что с приличного расстояния не всякий различит страницы экономического и физического научных журналов. Но это не должно никого вводить в заблуждение: экономика — общественная наука, сколько интегралов ни нарисуй в научной статье. В то же время глупо отрицать тот факт, что сегодня экономические методы имеют куда больше общего с методами наук есте ственных. Эмпирические исследования, постоянно усложняющиеся статистические инструменты, многострадальная математика — все это свидетельствует о желании профессии если не выйти на один уровень с физикой, то хотя бы постараться это сделать.
ПРЕДПОСЫЛКИ И СЛЕДСТВИЯ
Два главных слова современного экономического жаргона — это «модель» и «предпосылка». Построить модель экономического процесса — значит отказаться от большинства черт действительности ради тех немногих, которые проливают свет на интересующий исследователя феномен. Иногда архитекторы моделей сами не догадываются о сделанных ими предположениях. Взять едва ли не самую известную модель спроса и предложения, используемую для предсказания цены и объемов продаж на рынке конкретного товара. Экономисты используют ее уже более 150 лет, но лишь недавно им удалось осознать исключительную важность не заметной на первый взгляд предпосылки о «полноте информации» — ситуации совершенной осведомленности покупателей и продавцов о качестве товара. Появившаяся в 1970 году небольшая статья тогда еще малоизвестного молодого человека по имени Джордж Акерлоф нанесла серьезный удар по господствовавшим представлениям о работе рынка. Оказалось, что, если хотя бы одна из сторон сделки не обладает идеальными сведениями о свойствах товара — теперь уже знаменитым примером такого рынка в собственно статье Акерлофа стал рынок подержанных автомобилей, — рынок может просто-напросто прекратить свое существование.
Пол Кругман — последний по времени лауреат премии в области экономики памяти Альфреда Нобеля и прекрасный популяризатор экономи ки — в одном из своих эссе приводит интересную аналогию и защищает модели как наиболее разумный инструмент в руках экономиста. Приятель Кругмана, коллекционер старинных карт, обнаружил, что наступление новой эры в картографии принесло не только завоевания, но и потери: с одной стороны, имеющаяся информация, особенно о прибрежных регионах, становилась все более надежной, с другой — критерии достоверности свидетельств ужесточились. С карт исчезли города и целые области, о существовании которых было известно из вторых или даже третьих рук. Понадобилось некоторое время, чтобы эти лакуны были заполнены, и картография окончательно перешла на новый, качественно другой уровень.
По Кругману, старая и новая картография — это экономика до и после появления строгих моделей. Стремление объять необъятное — ранние экономисты, в том числе Адам Смит, писали книги «обо всем», не соглашаясь на меньшее, — похвально, а нежелание жертвовать сложностью и разнообразием реального мира понятно, но то и другое не слишком разумно. Строгие модели описывают одни и те же феномены более сухо, чем очерки или трактаты, но при этом в отличие от прозы формируют наше представление о том, в какой степени результаты чувствительны к предпосылкам. Кроме того, формальная модель дает возможность хотя бы в какой-то степени поспорить с ее автором по сути, тогда как изящное эссе либо нравится, либо нет, но едва ли может стать объектом серьезной критики с научных позиций. Как и в случае с картографией, в первое время после приобретения новых и более совершенных инструментов качество работы экономистов может и снизиться, поскольку они пребывают в нерешительности относительно точной сферы применения. С течением времени они овладеют инструментами, и процесс пойдет — пошел? — куда успешнее, чем раньше. По крайней мере, так считает Кругман.
Эта и многие другие истории подобного рода свидетельствуют о теснейшей связи результатов той или иной модели с заложенными в нее предпосылками. Если два экономиста сойдутся в оценке предпосылок, то они наверняка согласятся и в выводах. И наоборот, чтобы поспорить с заключениями исследователя, чаще всего необходимо поспорить со сделанными тем предпосылками. Тут и кроется главная проблема. В подавляющем большинстве случаев предпосылки эти носят произвольный характер или подобраны так, чтобы упростить дальнейшее изложение, и аргументированно возразить против них очень трудно.
Приверженцы теории рационального выбора — одной из несущих конструкций здания современной экономической теории — исходят из предпосылки о человеке как едва ли не о совершенном механизме по принятию решений, способном попарно сравнить все лежащие перед ним альтернативы, проранжировать их и выбрать ту единственную, что доставит ему наибольшее удовлетворение.
Своего рода манифестом подобного подхода стала статья американского экономиста Милтона Фридмена "Методология позитивной экономической науки" (1953). Защищая теории с не слишком реалистичными предпосылками, Фридмен приводил в пример первоклассных бильярдистов, которые могут и не знать сложнейшей механики движения шаров по столу, но играют так здорово, как если бы владели ей в совершенстве. По аналогии с этим можно переформулировать и одиозную предпосылку о том, что целью каждой фирмы является максимизация прибыли: невнимательно относящаяся к этому показателю компания едва ли задержится на рынке надолго. В заключение Фридмен предлагал выбирать между конкурирующими теориями на основе их предсказательных качеств, а не реализма предпосылок.
Этот критерий может помочь сделать правильный выбор между имеющимися теориями, но ни слова не говорит о том, является ли хотя бы одна из них — и вся экономика в целом — научной. При решении задачи отделения научного знания от ненаучной спекуляции до сих пор большой популярностью пользуется подход, предложенный австрийским философом Карлом Поппером еще в середине двадцатого века. В соответствии с этим взглядом теория может считаться научной, только если она принципиально опровержима — если можно указать набор эмпирических фактов, встреча с которыми приведет к отказу от нее. Мир Поппера может показаться несколько мрачным: в нем корпус наших научных знаний в любой момент времени состоит из еще не опровергнутых теорий, причем ни одна из них от этого не застрахована. Как в данном свете выглядит экономика? (Прежде чем идти дальше, стоит сказать, что и Поппер, и другие задумывавшиеся над этой проблемой люди имели в виду прежде всего физику и естественные науки вообще и попытки применить их анализ к экономике заведомо сомнительны.)
ПРИБЛИЖЕНИЕ К ЭКСПЕРИМЕНТУ
Экономисты формулируют гипотезы о реальном мире, а значит, чисто теоретически их можно опровергнуть с помощью фактов, но на практике это случается редко. Удачным примером можно считать знаменитую теорию об обратной связи между инфляцией и безработицей, основанную на так называемой «кривой Филлипса». Пример этот настолько интересный и важный, что о нем стоит поговорить отдельно. Проведенный в конце 1950-х годов новозеландским исследователем Биллом Филлипсом статистический анализ исторических данных по Великобритании показал, что в годы высокой безработицы заработная плата по стране оставалась постоянной или падала, и, наоборот, низкая безработица была сопряжена с бурным ростом этой самой заработной платы (служившей неплохим приближением инфляции). Сам Филлипс не спешил с выводами, но коллеги сделали их за него, предположив, что связь эта не только статистическая, но и функциональная, то есть повышение заработной платы не просто сопровождает более низкий уровень безработицы, но и ведет к его снижению. Подобная взаимосвязь была настоящим подарком для сторонников активного участия государства в экономике, поскольку свидетельствовала об осмысленности, если не необходимости подобного участия. В реальности все оказалось по-другому. Еще в конце шестидесятых Милтон Фридмен и Эдмунд Фелпс независимо друг от друга указали на теоретиче ские слабости этих построений и предложили взамен свои, а в 1970-х годах экономики развитых стран вошли в период стагфляции — падения выпуска (рост безработицы) на фоне инфляции, — и доверие к выводам непрошеных последователей Филлипса испарилось окончательно.
История интересная сразу по нескольким причинам.
Во‑первых, это существенный аргумент в пользу претензий экономики на звание науки, поскольку налицо и внимание к эмпирическим фактам, и внятная теория, и еще более внятное ее опровержение как на теоретическом, так и на практическом уровне, за которым последовало выдвижение новой — Поппер был бы доволен. Более того, в данном случае экономистам — силами Фридмена и Фелпса — удалось подняться на значительную высоту, фактически предугадав развитие событий в ближайшем будущем. С другой стороны, все это очень здорово, но надо хорошо понимать, что покорение такой высоты было исключением из правил, а чаще всего экономисты либо просто не способны прийти к единодушию, либо создают консенсус (или его видимость) лишь затем, чтобы десять (двадцать, сорок, сто…) лет спустя как ни в чем не бывало все развалить. Как ни печально, эта же участь постигла и сформировавшийся благодаря работам двух «Ф», а также Роберта Лукаса консенсус по вопросам эффективности — вернее, неэффективности — вмешательства государства в экономику. После 1970-х большинство экономистов при выборе из двух зол предпочитали монетарную политику — изменения ставки процента в целях стимулирования или, наоборот, успокоения экономики — политике фискальной, связанной с массированными программами государственных расходов и налоговыми мерами, но в любом случае скептически относились к идее государственного вмешательства в экономику как таковой.
ОПЯТЬ?
Стоило нынешнему кризису войти в свои права, как оказалось, что никаким консенсусом и не пахнет: в центре предложений Барака Обамы по стимулированию американской экономики находится едва ли не триллион долларов государственных расходов, призванный возместить недостаточную активность частного сектора. Даже если сторонники плана составляют в профессии меньшинство, оно крайне влиятельно — достаточно сказать, что в его рядах находится упомянутый ранее Пол Кругман. Уважаемые в профессии и за ее пределами экономисты ссорятся, словно дети в песочнице, и зачастую спорят на уровне, только для песочницы и годящемся; внесший свою лепту в формирование злосчастного консенсуса Томас Сарджент обвинил вдохновителей предложений Обамы в пренебрежении к шестидесяти годам экономических исследований на эту тему. В этих словах не только понятная обида человека, наблюдающего, как рушится возведенный не без его помощи прекрасный (песочный) дворец. Сам того не желая, Сарджент вынес приговор современной экономике: возвращение к популярным более полувека назад и якобы опровергнутым идеям наводит на невеселые мысли о целесообразности хождения по кругу и порождает недоверие к каким бы то ни было «прорывам» в экономической теории.
НАДО БЫТЬ РЕАЛИСТОМ
И все же дела обстоят не так плохо, как может показаться. Даже если дебаты о государственной политике далеки от завершения, а их тон иногда оставляет желать лучшего, можно с уверенностью сказать, что сегодня мы знаем гораздо больше, чем тридцать лет назад. Кроме того, возрождение фискальной политики есть результат выбора Обамы и его окружения и не отражает состояние профессии; даже Кругман признает, что фискальная политика стала предметом обсуждения лишь потому, что возможности монетарной исчерпаны (ставки процента нельзя опустить ниже нуля, на уровне которого они примерно находятся в США и Великобритании).
Экономистов трудно обвинять в отсутствии вещественных результатов их деятельности, ведь в реальности все существенные решения принимаются политиками. Конечно, им есть смысл критически взглянуть на себя со стороны, как в свете кризиса, так и независимо от него, но и стричь всех под одну гребенку, распространяя коллективную ответственность на профессию целиком, вряд ли необходимо. Уже сегодня многие исследователи заняты расширением как области применения экономики, так и арсенала ее методов.
Одна группа ученых активно пытается предложить альтернативу традиционной теории выбора, и в последние годы так называемая поведенческая экономика стала крайне увлекательной и серьезной частью общего процесса. Вторая группа старается творчески заимствовать методы других наук, в частности биологии: в модной сегодня нейроэкономике изучение процесса принятия решений приобрело новые, прежде невиданные формы: магнитно-резонансная томография используется для пристального изучения активности различных участков нашего мозга в момент выбора. В случае успеха исследования в этой области экономистам станет доступно то, о чем они уже давно мечтают: возможность контролируемого лабораторного эксперимента, и упреки в ненаучности экономических исследований существенно потеряют в весе.
Список перспективных областей можно продолжить, а значит, делать это вовсе не обязательно.Считать экономистов интеллектуальными банкротами лишь потому, что они не дают исчерпывающего ответа по поводу эффективности фискальной политики или не знают, что в точности приводит к экономическому росту, настолько же странно, как обвинять ранних биологов в неспособности пролить свет на происхождение человека, а физиков — раскрыть тайну возникновения Вселенной: да, все эти вопросы очень интересны и ответы на них чрезвычайно важны для соответствующих дисциплин, но ровно по этой же причине их безумно сложно получить. Еще не так давно Земля находилась в центре Солнечной системы, атом был неделим, а происхождение человека не имело ничего общего с обезьянами. Об этом полезно помнить, наблюдая, как сегодня еще относительно молодая экономическая наука вызывает нарекания и подвергается нелестным сравнениям с науками естественными. Полезно помнить и о том, что такие сравнения зачастую лишены смысла. Похоже, экономистам стоит избавиться как от комплекса неполноценности перед физикой, так и от комплекса превосходства над другими общественными науками, короче говоря — сосредоточиться на себе. А там, глядишь, и фискальная политика поддастся.
Илья Файбисович
Михаил Дубов