Дача у меня появилась пятнадцать лет назад, так сложилось. До этого меня не интересовали мокрые дорожки, щелястые сортиры и укроп. На свои двадцать четыре рабочих дня отпуска я всегда находила крышу над головой вдали от родимого города.
Нашему дачному поселку лет двадцать. Давали его налопопам москвичам из крупнейшего издательства и работягам с текстильного подмосковного комбината.
Когда я там нарисовалась, расклад сил был ясен. Все друг другу улыбались, но
москвичи недолюбливали местных, а местные на дух не переносили москвичей.
Москвичи к моменту моего появления уже кое-как обустроились, используя свои столичные связи и скудные накопления, поставили щитовые домики, сортиры, а наиболее удачливые и душевые кабинки, пробурили скважины.
Местные к тому времени возвели сараи для инструмента и вскопали все, что вскапывается и не вскапывается, для чего старые десантировались на огороды по утрам, доезжая на раздолбанных автобусах в теплой компании бывших коллег и соседей, а молодые по вечерам на своих ржавых кастрюльках.
Их градообразующий комбинат стоял и безработица цвела махровым цветом.
Короче, москвичи уже пили чай с клубничным вареньем на террасках, а местные торчали попой к солнцу, лицом в землю.
За пятнадцать лет почти сменилось поколение, те счастливчики, которые пробили свои участки через партком, давно не работают, а молодежь их терраски и варенье не интересуют, да и не у всех она есть, эта молодежь. Домики пооблезли, души покосились.
Зато разрослись подмосковные кланы. Дети и внуки ткачих, слесарей, наладчиков, прядильщиц.
На их участках стоят здоровенные дома со всеми удобствами, бани, как игрушечные избы, гаражи отмечают границы газона и только стыдливо раскопанные грядки у забора и вдоль проезжих дорог напоминают старшим об их корнях.
При этом копают младшие, съезжаются всем миром на майские, набившись в джипы и кроссоверы, поднимают целину, а старые потом доводят до ума и поддерживают.
Мне скажут, что «Вишневый сад" об этом, тема не нова.
Но я не только о садах, я обо всех тех, кто у сохи и у штурвала.
Не вижу я этих лиц по телевизору, не слышу по радио. Все только финансовые аналитики с одинаковыми ранними лысинами и политологи с одинаковыми следами пластики.
Есть американская мечта.
Была советская.
Советская была о том, что каждая кухарка сможет. И они смогли. Отгрохали вторую в мире державу.
Вся страна гордилась или делала вид, что гордится хлеборобами, сталеварами, шахтерами, ткачихами, полярниками, китобоями.
Я выросла, глядя на их лица на трибунах, слыша несущуюся из приёмника их не всегда складно прочитанную речь, написанную за них рифмоплетами.
Их сбросили со счета, лишив замкадье мечты.
А они живут, плюнув на кольца дорог, радуются, влюбляются и женятся, рожают, растят и учат детей.
Хранят культуру, привитую их дедАм еще в тридцатых.
Они сказали свое слово в прошлое воскресенье, придя тихим, но уверенным шагом. И не раз еще скажут.
А если власть не даст им громко говорить, то услышит их громкую поступь.
Это поняли еще народовольцы.