В развале её семьи и в её последующем одиночестве немалую роль сыграли две её соседки и одновременно близкие подруги.
Троица, положив детей спать,
проводила долгие вечера на кухне за кофе и сигаретами, впрочем как все мы в то время, только мы пили чай.
За распиванием кофе они обсуждали свою тяжелую бабью долю под мужским гнетом.
Утром, придя на работу, она пересказывала мне очередную беседу, ничего нового я не слышала, все одно и тоже, и каждый раз она добавляла, говоря о подругах - они входят в развод.
Я вяло говорила, что развод еще хуже и что клочья бороды на полочке в ванной вещь, конечно, непереносимая, но то, что её муж очень любит её и сына и очень о них заботится, несколько искупает его небрежность при бритье.
Мое бормотание не помогло, она вошла в развод и вышла из него свободной женщиной, муж даже оставил ей жилье.
Времени с тех пор прошло много, иногда она мне позванивает. Нет-нет и пожалуется на жизнь, пройденную в одиночестве.
Соседки её возможно продолжают входить в развод со своими мужьями, но отследить этот процесс трудно, один муж уже лет пятнадцать преподает в Лондоне и там же томиться его бедная жена, другой очень успешен в Стокгольме, в котором и его супруга несет почти наравне с ним тяготы шведского быта, почти, потому что она не работает, и на её долю выпадает трудная для женщины функция - трата денег.
Я вспоминаю эту историю каждый раз, когда вижу горящие глаза собеседника, уговаривающего меня или кого-то рядом с мной сделать нечто, чего он сам делать не собирается ни за какие коврижки.
Заварить кашу, как фокстерьер у Джерома, а потом устроиться в сторонке с невинным видом.
Бесконечные призывы валить отсюда напоминают мне изложенную историю.
Призывают в основном те, кто валить не собирается, а тот кто действительно собирается, тихо сваливает без компании, компания в этом деле только помеха.
Джером К. Джером
"Вспоминаю один случай в вестибюле хэймаркетскогоуниверсального магазина, где множество собак поджидало своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастиф, два колли и сенбернар, несколько легавых и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (совершенно облезлый, но с кудлатой головой), бульдог, несколько болонок величиной с крысу и две йоркширские дворняжки. Они сидели терпеливо, благонравно и задумчиво. Мир и благопристойность царили в вестибюле, создавая атмосферу удивительного покоя, покорности и тихой грусти.
Но вот вошла прелестная молодая леди, ведя на цепочке кроткого с виду фокстерьерчика; она оставила его между бульдогом и пуделем. Песик уселся и с минуту осматривался. Затем он уставился в потолок и задумался,-- судя по его глазам, о своей мамаше. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных и полных достоинства. Он посмотрел на бульдога, безмятежно спавшего справа. Он посмотрел на пуделя, чинно и надменно сидевшего слева. Затем, без всяких прелиминариев, без намека на какой-нибудь повод, он цапнул пуделя за ближайшую переднюю ногу, и отчаянный визг огласил спокойно дремавший вестибюль.
Найдя результат первого эксперимента вполне удовлетворительным, фоксик решил пойти еще дальше и задать жару остальным.
Он перескочил через пуделя и бешено атаковал колли, который проснулся, разозлился и немедленно вступил в шумную перебранку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на свое место, схватил бульдога за ухо и попытался начисто оторвать его, бульдог, животное на редкость беспристрастное, обрушился на всех, до кого только мог добраться,-- он не пощадил и швейцара, предоставив тем самым симпатичному фокстерьерчику полную возможность беспрепятственно насладиться поединком со столь воинственно настроенной дворняжкой.
Людям, которые хоть сколько-нибудь разбираются в собачьем характере, нет нужды объяснять, что к этому времени все остальные собаки открыли военные действия с таким жаром, будто их жизни и домашним очагам грозила смертельная опасность.
Большие собаки дрались между собой; маленькие собачки тоже дрались друг с другом, а в свободные минуты кусали больших собак за ноги. Шум стоял ужасный, и вестибюль превратился в кромешный ад. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли тут собрание налогоплательщиков, а если нет, то кого убивают и за что? Чтобы растащить собак, были пущены в ход палки и веревки, а кто-то даже послал за полицией.
В самый разгар свалки вернулась прелестная молодая леди и схватила на руки своего прелестного песика (он вывел дворнягу из строя, по крайней мере, на месяц, и вид у него был теперь кроткий, как у новорожденного ягненка); она целовала его и спрашивала, жив ли он и что сделали с ним эти страшные, огромные, грубые псы, а он уютно устроился у нее на груди, и взгляд его, казалось, говорил: Ах, какое счастье, что ты пришла и избавила меня от этого позорного зрелища. "
