Обломки

Мое поколение родилось  в обломках девятнадцатого века.

Нет-нет, я не ошиблась с предлогом. Это нам казалось,  что  со спутниками мы влетели в двадцатый век. Не влетели. До сих пор не влетели. Обломки.

Мы родились  среди  ценностей девятнадцатого века, среди  говора девятнадцатого века, мы росли на литературе девятнадцатого века, на живописи девятнадцатого века и на его  музыке.

В детстве из старых буфетов вынимали наши чашки,   мы сидели на тяжеленных квадратных стульях, которые невозможно было сдвинуть с места и на которые можно было взобраться, как на башню. Башню, рвущую  своими заусенцами наши гольфы.  Мы отсиживались  под столами с тяжелыми квадратными резными ногами.

И не важно, что конкретно в нашем доме

не было  ни такого буфета, ни таких столов и стульев,  по тесноте их заменили хлипкими советскими, такая мебель была вокруг и мои пальцы до сих пор помнят неровность  старого  дерева, а руки помнят его тяжесть.

В школе мы изучали науки девятнадцатого века и со стен на нас смотрели  портреты, заканчивающиеся девятнадцатым веком.

Мы все носили печать  своей семьи, просто в силу относительной  ограниченности общения, отсутствия сети.

Когда мы подросли, мы физически продолжали жить в семье,  соблюдая ее требования,  убирая, как требовалось, стирая и кипятя белье в баках, как привыкли наши бабушки и готовя по их же рецептам.

Пирожки с капустой.  Какая архаика.

И опять же неважно, что лично меня   научила  их печь  старушка соседка.

Только родители могли помочь нам разъехаться, сплотив все семейные метры и все семейные деньги и только  от родителей мы могли  получить  в приданное  пару треснувших старинных чашек, бабушкино обручальное кольцо,  чудом не съеденное  в войну,  чуть пожелтевшую скатерть старинного полотна и шкатулку с письмами с фронта.

Кому  это теперь нужно и кого этим заманишь.

Сегодня  на занятиях меня угораздило  упомянуть Искандера в контексте  краха  Союза.

Мои марсиане не слышали это имя, потом выяснилось, что они ни одно имя  советских писателей они не слышали.

Им  не нужен этот балласт,  они  перерезали пуповину и улетели в новую жизнь с новыми именами, новыми названиями, новыми играми и новыми занятиями.

Птенцы улетают  из гнезд, ничего не беря взамен, налегке.

Мы  с нашей культурой, с нашими приколами,  причудами и заскоками -  отрезанный ломоть.

Остается только, стоя на земле и прижав ладони  козырьком, смотреть им вслед,  желая счастливого пути.